Entry tags:
Метрокровь
15 минут назад. Станция метро «Бабушкинская»
Состав остановился посреди платформы, не доехав до конца станции (или начала – смотря откуда считать). Остановился не экстренно, с оттяжкой, но после остановки участок сразу же был обесточен. Двери вагонов не открываются, естественно. Еще утром, когда я садился в «Медведково», мне не понравилось то, что я увидел. А увидел я ремонт. Новые шпалы были положены по всей станции вперемешку с оставленными старыми и были похожи на выбитые зубы. Шпалы никак не крепились к рельсам, а были просто подложены под них в наспех сделанные выбоины. На некоторые шпалы пришлось подложить под рельсы дощечки, чтобы выровнять полотно и распределить нагрузку. Не нравятся мне такие ремонты, как ни крути, тревожно становится.
Остановка была вызвана не ремонтом на следующей станции, как мне подумалось сперва. Когда к вагону подошли работники метрополитена и вытащили из-под него верхнюю часть мужчины в красной дутой куртке, мне все стало понятно. Я сел и продолжил читать книгу. Фотографировать не хотелось. Сидел, читал и поглядывал на пассажиров. Присутствующие по своей реакции делились (вот уж удивление) на две основных группы: мужчин и женщин.
Мужчины. С этими все было понятно. Некоторые сидели спокойно, занимались своими мелкими метрошными делами, а если и поглядывали на платформу, то только с практическим интересом: понять, скоро ли поедем. Другие холодно поглядывали через стекло, изучая диспозицию, фиксируя повреждения несчастного, словно бы производили какие-то расчеты. Наверное, в первую очередь эти расчеты относились к их собственной жизни и смерти. И были третьи. О, эти мужчины буквально пожирали глазами все, что происходило по ту сторону стекла, в метре от них. Они столпились перед окнами и едва дышали, потому что это им… нравилось. Нравилось не то, что кто-то расстался с жизнью, вот так незапланированно расстался, в красной дутой куртке (Какой нормальный человек захочет прощаться с жизнью в красном китайском пуховике?!), а нравился им сам факт вторжения в жизнь элементов самого яркого и дорогого шоу из всех существующих: «Смерть на ваших глазах». Эти парни скрупулезно фиксировали птичьими глазками своих мобильников каждую мизансцену, каждую часть трагедии, каждый дополнительный стакан крови. Фиксировали для себя. Похоже, они просто никогда в жизни не видели расчлененки, кроме как на экране. И вот теперь пожирали чужое тело, посасывали чужую кровь и мысленно причмокивали. Своего рода крещение, я их понимаю.
Женщины. Да, хрупкая и прекрасная (если уж не помыслами, то отдельными анатомическими деталями) половина человечества вела себя совсем иначе.
Одна часть присутствующих была нарисована словно бы по трафарету. Условно их можно назвать прожженными тёханами. На лицах этих матрон время нанесло несмываемый татуаж жизненного опыта, заключенного прежде всего в словесных баталиях, накопленном презрении к тем, кто ниже ростом, завоеванной в тяжелых боях наглости. Они пихали своими нерушимыми фундаментами любопытствующих мужчин, выбивая себе точку обзора получше и поближе. И тоже клацали мобилами. Только вовсе не так аккуратно, как мужчины. Они снимали эмоционально, не заботясь о качестве кадра или фиксации наиболее смачных подробностей. Их глаза излучали предвкушение славы. Их губы уже бубнили тихонько длинные списки подруг и знакомых, которым надо показать кадры. Они уже прикидывали в уме, какая вечеринка самая ближайшая и оценивали количество потенциальных гостей, выверяя масштабы грядущей славы.
Чуть подальше, чуть в стороне стояла немногочисленная группа женщин, ведущих себя весьма странно. Привожу их поведение на примере одной. Вот девушка выглядывает из-за спин и плеч, протискивается, видит, что лежит почти у нее под ногами, закрывает ладонью лицо и отшатывается вглубь вагона. В ее глазах стоит животный ужас. Мне кажется, что она сейчас рванет к закрытым дверям и в истерике начнет колошматить руками «вы-пус-ти-те ме-ня от-сю-да». Но нет, ничего такого не происходит. Девушка делает несколько глубоких вздохов, опускает от лица руку и снова протискивается вперед. Сцена повторяется. Плюс-минус так же ведут себя еще несколько очаровательных созданий. Они стремятся к окнам, как мотыльки на огонь свечи. Потом замирают, словно кролик перед удавом. Их глаза распахиваются до таких размеров, что если бы были магическими порталами, то я прошел бы в них не нагибаясь. А потом пятятся.
Третьи… Собственно их было всего две: одна примерно лет пятидесяти, нагруженная пакетами с обувью и одеждой, вторая – моложе, сухощавая, с очками в очень приличной оправе. Они сидели напротив меня в разных концах скамьи. Обе не делали ничего. То есть вообще ничего – они выпали из этой ситуации. Их глаза не глядели никуда, отражая пустоту. Поправлюсь: у второй словно бы и не было глаз, остались только очки, поблескивающие тусклыми бликами аварийного освещения. Этих женщин словно выжали, как творог через марлю. Когда дело было сделано, и вагоны доехали до положенных мест, когда открылись двери, эти женщины встали и без спешки, ровно, в едином ритме пошли в сторону ближайшего выхода, не оборачиваясь к центру платформы.
Собственно, все это я написал не для детских назиданий типа «не подходите близко к краю платформы». Я хотел спросить у вас, друзья, в первую очередь, конечно, у милых дам: «Скажите, дорогие женщины, если вам настолько тяжело смотреть на происходящее, то почему же вы раз за разом возвращаетесь к невыносимому?» (я уверен, что второй группе женщин было физически тяжело наблюдать всё это)
Я действительно НЕ ПОНИМАЮ. Кто-нибудь может ответить на вопрос?
(снимок: утро на ст. м. «Медведково»)
UPD: погибший оказался женщиной. Суицид. Что никак не отменяет написанного.
Состав остановился посреди платформы, не доехав до конца станции (или начала – смотря откуда считать). Остановился не экстренно, с оттяжкой, но после остановки участок сразу же был обесточен. Двери вагонов не открываются, естественно. Еще утром, когда я садился в «Медведково», мне не понравилось то, что я увидел. А увидел я ремонт. Новые шпалы были положены по всей станции вперемешку с оставленными старыми и были похожи на выбитые зубы. Шпалы никак не крепились к рельсам, а были просто подложены под них в наспех сделанные выбоины. На некоторые шпалы пришлось подложить под рельсы дощечки, чтобы выровнять полотно и распределить нагрузку. Не нравятся мне такие ремонты, как ни крути, тревожно становится.
Остановка была вызвана не ремонтом на следующей станции, как мне подумалось сперва. Когда к вагону подошли работники метрополитена и вытащили из-под него верхнюю часть мужчины в красной дутой куртке, мне все стало понятно. Я сел и продолжил читать книгу. Фотографировать не хотелось. Сидел, читал и поглядывал на пассажиров. Присутствующие по своей реакции делились (вот уж удивление) на две основных группы: мужчин и женщин.
Мужчины. С этими все было понятно. Некоторые сидели спокойно, занимались своими мелкими метрошными делами, а если и поглядывали на платформу, то только с практическим интересом: понять, скоро ли поедем. Другие холодно поглядывали через стекло, изучая диспозицию, фиксируя повреждения несчастного, словно бы производили какие-то расчеты. Наверное, в первую очередь эти расчеты относились к их собственной жизни и смерти. И были третьи. О, эти мужчины буквально пожирали глазами все, что происходило по ту сторону стекла, в метре от них. Они столпились перед окнами и едва дышали, потому что это им… нравилось. Нравилось не то, что кто-то расстался с жизнью, вот так незапланированно расстался, в красной дутой куртке (Какой нормальный человек захочет прощаться с жизнью в красном китайском пуховике?!), а нравился им сам факт вторжения в жизнь элементов самого яркого и дорогого шоу из всех существующих: «Смерть на ваших глазах». Эти парни скрупулезно фиксировали птичьими глазками своих мобильников каждую мизансцену, каждую часть трагедии, каждый дополнительный стакан крови. Фиксировали для себя. Похоже, они просто никогда в жизни не видели расчлененки, кроме как на экране. И вот теперь пожирали чужое тело, посасывали чужую кровь и мысленно причмокивали. Своего рода крещение, я их понимаю.
Женщины. Да, хрупкая и прекрасная (если уж не помыслами, то отдельными анатомическими деталями) половина человечества вела себя совсем иначе.
Одна часть присутствующих была нарисована словно бы по трафарету. Условно их можно назвать прожженными тёханами. На лицах этих матрон время нанесло несмываемый татуаж жизненного опыта, заключенного прежде всего в словесных баталиях, накопленном презрении к тем, кто ниже ростом, завоеванной в тяжелых боях наглости. Они пихали своими нерушимыми фундаментами любопытствующих мужчин, выбивая себе точку обзора получше и поближе. И тоже клацали мобилами. Только вовсе не так аккуратно, как мужчины. Они снимали эмоционально, не заботясь о качестве кадра или фиксации наиболее смачных подробностей. Их глаза излучали предвкушение славы. Их губы уже бубнили тихонько длинные списки подруг и знакомых, которым надо показать кадры. Они уже прикидывали в уме, какая вечеринка самая ближайшая и оценивали количество потенциальных гостей, выверяя масштабы грядущей славы.
Чуть подальше, чуть в стороне стояла немногочисленная группа женщин, ведущих себя весьма странно. Привожу их поведение на примере одной. Вот девушка выглядывает из-за спин и плеч, протискивается, видит, что лежит почти у нее под ногами, закрывает ладонью лицо и отшатывается вглубь вагона. В ее глазах стоит животный ужас. Мне кажется, что она сейчас рванет к закрытым дверям и в истерике начнет колошматить руками «вы-пус-ти-те ме-ня от-сю-да». Но нет, ничего такого не происходит. Девушка делает несколько глубоких вздохов, опускает от лица руку и снова протискивается вперед. Сцена повторяется. Плюс-минус так же ведут себя еще несколько очаровательных созданий. Они стремятся к окнам, как мотыльки на огонь свечи. Потом замирают, словно кролик перед удавом. Их глаза распахиваются до таких размеров, что если бы были магическими порталами, то я прошел бы в них не нагибаясь. А потом пятятся.
Третьи… Собственно их было всего две: одна примерно лет пятидесяти, нагруженная пакетами с обувью и одеждой, вторая – моложе, сухощавая, с очками в очень приличной оправе. Они сидели напротив меня в разных концах скамьи. Обе не делали ничего. То есть вообще ничего – они выпали из этой ситуации. Их глаза не глядели никуда, отражая пустоту. Поправлюсь: у второй словно бы и не было глаз, остались только очки, поблескивающие тусклыми бликами аварийного освещения. Этих женщин словно выжали, как творог через марлю. Когда дело было сделано, и вагоны доехали до положенных мест, когда открылись двери, эти женщины встали и без спешки, ровно, в едином ритме пошли в сторону ближайшего выхода, не оборачиваясь к центру платформы.
Собственно, все это я написал не для детских назиданий типа «не подходите близко к краю платформы». Я хотел спросить у вас, друзья, в первую очередь, конечно, у милых дам: «Скажите, дорогие женщины, если вам настолько тяжело смотреть на происходящее, то почему же вы раз за разом возвращаетесь к невыносимому?» (я уверен, что второй группе женщин было физически тяжело наблюдать всё это)
Я действительно НЕ ПОНИМАЮ. Кто-нибудь может ответить на вопрос?
(снимок: утро на ст. м. «Медведково»)
UPD: погибший оказался женщиной. Суицид. Что никак не отменяет написанного.